Едва ли во всей истории медицины можно найти другого ученого, который обладал бы такими разносторонними дарованиями, как Вирхов. Нет явления, которое он не исследовал бы и не объяснил. Болезни органов кровообращения, органов пищеварения, инфекционные болезни, новообразования — одинаково привлекали к себе его внимание. И всюду, в результате своих исследований, он приносил в науку нечто новое.
Вирхов пользовался «естественнонаучным» методом, как он выражался. Метод этот вел его в большинстве случаев по материалистическому пути: он объяснял патологические процессы изменениями материальных, наблюдаемых простым глазом или под микроскопом частиц человеческого тела. Он смело отбросил метафизические и умозрительные объяснения болезненных явлений.
Вершиной его учения явилась провозглашенная им целлюлярная (клеточная) патология. Это учение Вирхова называют виталистическим. Но такое название можно приложить к. целлюлярной патологии лишь условно: поскольку Вирхов не указывал причин клеточных изменений, а его ученики апеллировали к жизненной силе, «которая управляет», якобы, «деятельностью клеток», налет витализма на этом учении действительно имеется. Однако поскольку Вирхов, в противоположность бывшим до него метафизическим представлениям, стал указывать на точно наблюдаемое изменение клеток, как на основу болезни, его целлюлярная патология в то время несомненно лежала на пути к материалистическому объяснению болезненных явлений.
Насколько всеобъемлющи были исследования Вирхова, показывает, между прочим, следующее обстоятельство. 29 сентября 1901 года по случаю 80-летнего юбилея Вирхова в Киеве было устроено торжественное заседание семи научных медицинских обществ. И буквально каждый представитель от всех этих обществ говорил о том громадном влиянии, которое оказали работы Вирхова на развитие его отрасли науки.
Патолог проф. В. К. Высокович говорил об исключительных заслугах Вирхова в области патологии.
Психиатр проф. И. А. Сикорский говорил об его антропологических исследованиях, имеющих прямое отношение к психиатрии.
Сифилидолог проф. С. И. Томашевский говорил про Вирхова: «Он первый определил истинный патологический характер сифилитических поражений; ему первому принадлежит заслуга подробного описания тонкого микроскопического строения сифилитических поражений… До него не существовало патологической анатомии сифилиса — он ее создал».
Военный врач Н. В. Соломка напомнил о речи Вирхова на VII международном статистическом конгрессе, где Вирхов предложил использовать данные набора войск для характеристики санитарного состояния населения; о работе Вирхова во время франко-прусской войны; о его реформе военно-санитарного дела.
Клиницист проф. Тритшель говорил: «Не стану перечислять всех работ Вирхова, касающихся клинической медицины. Продуктивность Вирхова является поистине изумительной, и я полагаю, что если бы сосчитать все его работы по всем отраслям знания, то их оказалось бы свыше 300».
В этом духе говорили ораторы и по другим специальностям. И надо признать, что, вопреки условности обычных юбилейных речей, эти высказывания о Вирхове не содержали в себе никаких преувеличений. У Вирхова гений сочетался с изумительной работоспособностью; про него говорили, что он работает тридцать шесть часов в сутки.
Вирхов был величайший ученый. Но это не был односторонний специалист. Вирхов обладал кругозором настоящего государственного деятеля. Достаточно вспомнить его мысли об общественном здравоохранении, которые мы изложили довольно подробно. Ни одна буржуазная страна в мире, даже самая передовая, не осуществила и десятой доли того грандиозного плана оздоровления населения, который начертал Вирхов; ни одна буржуазная страна и не может осуществить этого плана, ибо капиталисты меньше всего озабочены оздоровлением трудящегося населения. Единственная страна, где план Вирхова выполнен и перевыполнен, где здравоохранение поднялось до таких высот, о которых не смел и мечтать демократ Вирхов, это — СССР.
Вирхов велик в истории медицины, велик и тем, что он умел (в молодости) соединять медицину с политикой, представил блестящий проект социальногигиенических мероприятий в Силезии, составил блестящий план государственной организации здравоохранения.
А его ученик Соломон Нейман под впечатлением силезского голода повторял за ним: «Большая часть болезней зависит не от естественных, а от социальных причин». Молодой Вирхов был врачом-общественником в лучшем смысле этого слова.
Наконец, Вирхова как общественника рекомендует и то обстоятельство, что он не был «ученым гробокопателем»: с высот медицинской теории он нес медицинские знания в среду населения.
Вот почему велик был Вирхов в глазах врачей всего мира. Вот почему перед молодым профессором. провозгласившим новую «целлюлярную патологию», склонили свои седые головы заслуженные деятели науки. Склонил свою голову, как мы говорили, мировой ученый Рокитанский, учитель Вирхова. Склонил голову наш патолог, знаменитый проф. Полунин, — и отбросив предрассудки «гуморальной патологии», которой он раньше поклонялся, он сам перевел книгу Вирхова на русский язык. Весной 1857 года Полунин читал в Московском университете гуморальную патологию, а уже осенью того же года он откровенно заявил слушателям об ошибочности своих прежних воззрений и о правоте Вирхова.
https://litmir.club/br/?b=177770&p=25
XII международный медицинский конгресс в Москве
Вниманіе всѣхъ возбудила, конечно, рѣчь перваго, этого учителя учителей современной медицины, произнесенная, къ тому же, на излюбленную Вирховымъ тему о связи медицины съ біологіей, и названная «непрерывность жизни, какъ основа біологическихъ воззрѣній». Медицина,— говорилъ Вирховъ,— должна занять мѣсто въ ряду біологическихъ наукъ, такъ какъ патологія представляетъ одну изъ отраслей біологіи. Вѣдь для того, чтобы быть больнымъ, надо быть живымъ — вотъ простая истина, которая указываетъ на принадлежность патологіи къ біологіи. Признанія этой идеи трудно ждать въ скоромъ времени, и только нынѣшнему молодому поколѣнію, какъ надѣется Вирховъ, въ наступающемъ XX вѣкѣ, вѣроятно, уже суждено присутствовать при торжествѣ этой мысли. Трудность дѣла объясняется всѣмъ ходомъ развитія медицины, всѣми господствовавшими въ разное время теоріями, оказывавшими большое вліяніе на медицинскія воззрѣнія. Еще въ началѣ нынѣшняго столѣтія, благодаря чисто спекулятивному направленію медицины, возможно было возникновеніе ученія о животномъ магнетизмѣ. Успѣхъ этого ученія былъ огромный. Животный магнетизмъ разрабатывался въ Парижѣ, въ Вѣнѣ, имѣлъ своихъ представителей въ университетахъ, а въ берлинскомъ — даже двухъ. Тѣмъ не менѣе, начало современнаго научнаго направленія медицины надо искать еще въ среднихъ вѣкахъ. Въ эпоху реформаціи, когда человѣческая мысль получила извѣстную свободу, возможно было приступить къ изученію жизни, ея сущности. Парацельсъ, современникъ Везалія, занявшись этимъ вопросомъ, пришелъ къ заключенію, что жизнь проявляется въ двухъ формахъ, что нужно различать жизнь цѣлаго индивида (vita communis) и жизнь отдѣльныхъ его частей (vita propria). Великое открытіе Гарвея обосновало этотъ взглядъ. Гарвей направилъ медицину на путь реальнаго изслѣдованія. Открывъ кровообращеніе, показавъ, что сосуды наполнены кровью, а не воздухомъ, какъ думали до него, Гарвей однако не могъ объяснить, какъ переходитъ кровь изъ артерій въ вены. Малышню, наблюдавшему подъ микроскопомъ кровообращеніе въ лягушечьей лапкѣ, первому удалось увидать волосные сосуды, соединяющіе артеріи съ венами, онъ же открылъ кровяныя тѣльца. Благодаря Гарвею и Мальпигію медицина приблизилась къ разряду біологическихъ наукъ. Но и послѣ этихъ открытій роковой, никогда не оставляющій людей вопросъ о томъ, что такое, жизнь, гдѣ ея начало, въ чемъ ея сущность,— получалъ всевозможныя рѣшенія, въ зависимости отъ господствующихъ воззрѣній даннаго времени. Въ эпоху расцвѣта математики и механики, хотѣли и жизни дать механическое объясненіе, причемъ всю ея сущность видѣли въ дѣятельности мышцъ, съ развитіемъ химіи надѣялись въ тонкихъ химическихъ процессахъ найти объясненіе сути жизни. Новѣйшее увлеченіе серотерапіей какъ будто воскрешаетъ оставленныя гуморальныя теоріи, и какъ бы это весьма понятное увлеченіе не сбило насъ съ истинно-научнаго пути. Однихъ теоретическихъ разсужденій, безъ участія эксперимента, для рѣшенія всѣхъ волнующаго вопроса, недостаточно. На основаніи такихъ разсужденій, было создано ученіе о самопроизвольномъ зарожденіи (generatio aequivoca). Это ученіе, плодъ спекулятивнаго метода, конечно, оставлено совсѣмъ, съ тѣхъ поръ, какъ вошелъ во всеобщее употребленіе микроскопъ. Геніальному Пастеру удалось показать, что даже бактеріи, эти безконечно малыя существа, тоже имѣютъ споры. И ростъ нашего собственнаго тѣла объяснялся самопроизвольнымъ зарожденіемъ первичныхъ элементовъ, но наблюденія показали, что всякая новая клѣтка можетъ появиться только тогда, когда другая клѣтка ей дастъ жизнь, что существуетъ преемственность жизни — omnis cellula е cellula {Всякая клѣточка происходитъ изъ клѣточки.}. Живое происходитъ отъ живого, и другого источника жизни нѣтъ — это должно сдѣлаться общимъ убѣжденіемъ. Законъ о преемственности, непрерывности жизни имѣетъ огромное значеніе, знаніемъ его мы обязаны микроскопу, но нельзя сказать, чтобы вопросъ о сущности жизни былъ окончательно разрѣшенъ. Грядущимъ поколѣніямъ предстоитъ еще много работы въ этомъ направленіи.
http://az.lib.ru/b/binshtok_w_i/text_1897_kongress_oldorfo.shtml